20.09.2014 в 02:19
Пишет fandom French Revolution 2014:fandom French Revolution 2014: level 4. Макси + список
Once upon a december
Название: Once upon a december
Автор: fandom French Revolution 2014
Бета: fandom French Revolution 2014
Размер: макси, 18 312 слов
Пейринг/Персонажи: Максимилиан Робеспьер/Мария-Антуанетта, Максимилиан Робеспьер/Жорж-Жак Дантон, Людовик Капет, Камиль Демулен
Категория: гет, слеш
Жанр: романтика, драма, модерн-АУ, ООС
Рейтинг: R
Краткое содержание: однажды в декабре он узнал ее, но это не разрушило наваждения. Вот только когда на одной чаше весов стоит Правосудие, не так-то просто на вторую положить Любовь.
Примечание: часть событий передается в письмах и дневниках Максима и Мари. В тексте использованы цитаты из речи Робеспьера о свободе печати.
Иллюстрации: здесь
Скачать: .DOCX || .PDF || .TXT || .EPUB || .FB2
Для голосования: #. fandom French Revolution 2014 - "Once upon a december"
ПрологПролог
Место действия: Конкорд (Площадь Согласия). Март 2012 года.
В городе отчетливо пахло весной. Максим поплотнее замотал на шее шарф и постарался дышать как-нибудь через его плотную вязаную ткань: после недавнего бронхита совершенно не хотелось простыть еще раз.
- Привет! Ты почему такой хмурый? Смотри, уже почти лето! - Камиль, как и всегда, совершенно бесцеремонно хлопнул друга по плечу и широко улыбнулся. В уголках его глаз мгновенно проявилась сеточка мелких мимических морщин, выдавая человека, который не прочь улыбнуться миру.
- Привет, - Максим нахмурился и на шаг отошел от Демулена. - Я не хмурый, я...
- ...спокойный, ну да. А я - буйный. Помню, господин депутат, а как же! Конечно помню! - и Камиль шутливо поклонился.
- Буйнопомешанный, я бы сказал, - усмехнувшись, ответил Робеспьер. - И неуправляемый.
Демулен захохотал, умудрившись при этом подмигнуть двум юным дивам, шествовавшим мимо.
Невольно засмотревшись на четыре безупречные ноги в тонких ажурных чулках и фантастически короткие юбки, Максим как-то совершенно подсознательно удивился высоте и тонкости каблуков, на которых эти самые ноги весьма изящно и умело передвигались. Весна и природа брали свое...
"И как они себе ничего не ломают?" - отстраненно подумал Максим, но встряхнулся и помотал головой, прогоняя наваждение.
- Что ты хотел? - чуть более раздраженно, чем нужно спросил он.
- Да так, ничего, совершенно ничего! - ухмыльнулся Камиль, опираясь спиной на ограду вокруг монумента и щурясь на уже по-весеннему яркое, но все еще не теплое мартовское солнце.
Максим вздохнул. Он иногда совершенно не понимал, как мог настолько привязаться к Камилю в университете!
- Ты на работу? - внезапно спросил Демулен.
- Куда ж еще, - пробормотал Робеспьер, утыкаясь носом в шарф.
- Пошли, провожу. Разговор есть...
- С этого и надо было начинать, - усмехнулся Максим. - Именно с этого и ни с чего больше. Идем.
Камиль оттолкнулся плечом от ограды и первым двинулся в сторону моста. Запах перемен все отчетливее проступал среди остальных в многообразии политической жизни Франции. А еще сегодня в городе впервые так явно пахло весной...
Глава 1. Тебе точно нужно развеятьсяГлава 1. Тебе точно нужно развеяться
Воскресенье редко бывает удачным. Обычно приходится буквально отбиваться от множества предложений "весело и с пользой провести время". Причем "с пользой" в понимании кого угодно, но только не Максима. А так как поиск невесты или хотя бы постоянной девушки в планах на ближайшие месяцы тоже не стоял, то и смысла в подобных предложениях Робеспьер не видел ровным счетом никакого. Его планы на выходные были просты и понятны любому, кто работал много и с полной самоотдачей: выспаться и написать всю ту гору документации, до которой в рабочее время руки не дошли.
- Рассчитай, пожалуйста, как скоро ты покроешься плесенью, если так и будешь сутками напролет работать, - раздраженно сказал как-то раз Дантон, в очередной раз безуспешно пытаясь оттащить Максима от работы.
- Ничего не хочу знать, но ты заметишь это явно раньше, чем я, гарантирую, - хмыкнул Максим, потягиваясь.
- О да, друг мой! Ты точно узнаешь об этом последним!
Дантон подошел к окну, поднял жалюзи и вздохнул, упираясь взглядом в стену соседнего дома. Стандартная многоэтажка, которая иногда заслоняла собой солнце, не пропуская первые теплые лучи в квартиру. Единственным, что, по мнению Дантона, извиняло существование этого монстра напротив, был ярко-алый цвет балконов.
- Все еще не планируешь переезд?
- Меня все устраивает, - пожал плечами Максим, набирая очередной проект закона. Как и всегда: самого справедливого и воистину революционного в своей области.
- А меня нет, - отрезал Дантон. - Ты - мой лучший друг, и мой дружеский долг обязывает меня вытащить тебя из этой коробки и притом как можно скорее!
- Мы это уже обсуждали, Жорж, - устало сказал Робеспьер, потирая глаза. - Я не хочу переезжать отсюда, мне удобно, да и транспорт близко.
- Ему удобно, а! Нет, ну вы только послушайте: ему удобно! Что здесь может быть удобно, Максим? Стена напротив? Вечная вонь с чужих кухонь? Отсутствие солнца?
- Низкая стоимость, - улыбнулся Робеспьер.
- Это не принципиально, - нетерпеливо и небрежно отмахнулся Дантон.
- Только это и принципиально, пока я еще не президент или премьер и не получаю пару сотен тысяч евро.
- Я тебя умоляю, - поморщился Дантон. - Я тоже далеко не наш Луи, но могу себе позволить уютный домик в паре минут езды от Дефанса.
- Мы и это уже обсуждали, Жорж, - Максим оттолкнулся от стола и на стуле подъехал к другому концу снимаемой им студии. По идее, кухня была именно там. - Я не стану брать деньги и закрывать глаза на недочеты и недостатки в работе моего ведомства. Я не для этого выбивался в замы.
- А что на этот счет думает дорогой министр?
- Нашему почтенному министру, господин Дантон, уже давно нет дела до работы министерства, - Максим отсалютовал стаканом воды. - У него другие дела и совершенно иные источники дохода, друг мой. Иногда я даже не уверен, что наш дорогой Луи получает на откатах больше него. Ты слышал, кстати, что они додумались предложить, чтобы "стимулировать работоспособность и желание скорейшего карьерного роста"?
- Удиви меня, - хмыкнул Дантон, помешивая кофе в джезве.
- Зря смеешься. Эти... гении от законотворчества прислали вчера на редактуру законопроект, и я до сих пор не могу понять: мне смеяться или плакать.
- Плакать - это не наш выбор! Перескажешь вкратце?
- Да без проблем. В общем, суть законопроекта такова, что на некоторых особо непривлекательных работах ты не можешь уволиться, пока не достиг определенной должности. И кто, кто пойдет на работу при таком условии? Никто! То есть определенный сектор экономики не получит необходимого количества кадров, и нам придется задействовать трудовой резерв, а это ты сам понимаешь, совершенно не то! Работодатели подобных секторов и так не слишком популярны, там и так работают в основном мигранты из нищих стран и нелегальные мигранты!
- Да уж, не особо интересно звучит. Но, слушай, для иностранцев, которые рады любой работе, это хороший шанс, скажешь нет?
- Скажу "ни в коем случае": их-то уволить могут в любой момент и с любой должности, а вот сами они уйти не могут. Или вот еще один пункт: сократить отпуск по уходу за ребенком. Куда уж ещё? Кто тогда будет рожать, простите? Те, кому у нас хотят разрешить заключать браки?
- Геи?
- Именно. Нет, конечно, если женщина - суррогатная мать, она сидит дома, потом год с ребенком и приемными родителями, а потом опять рожать, но это не выход, у нас и так отрицательный показатель естественного прироста населения!
- Макс, не кипятись, они сами должны понимать, что написали чушь. Все равно этот проект не пройдет дальше предварительного закрытого обсуждения.
- Но зачем-то же они это пытались написать! Значит, хотят принимать непопулярные меры по удержанию людей на нерентабельных производствах, а значит...
- Стоп! Максим, это может значить все, что угодно: от массонского заговора до вчерашней пьянки у Луи в резиденции.
Робеспьер поморщился, снова подкатываясь к компьютеру.
- Что ты там такое пишешь? Разгромный комментарий к этому проекту? Обвинительную речь для министра на закрытое заседание? Собственный некролог, который точно будет нужен, если ты составишь первые две бумаги? Бесплатный совет: оставь некролог Камилю. Он все-таки журналист, напишет намного более прочувствованно и вдумчиво.
- Да ну тебя, - буркнул Максим. - Я пишу свой проект, который через министра хочу предложить на обсуждение Правительства.
- О, даже так. И о чем же он?
- О повышении уровня жизни и благосостояния нашего населения. Вот послушай...
Следующие полчаса Максим увлеченно рассказывал о том, как из "плохо" сделать "хорошо" с наименьшими затратами времени и бюджетных средств. Дантон слушал, варил кофе, дремал, читал словарь... Словом, делал все, чтобы разобраться в речи Робеспьера. Когда это все еще не помогло, а хоть как-то отреагировать на речь уже было просто необходимо, Дантон грустно попросил привести пример применения в жизни этого закона, как и того, от чего этот закон избавляет. Следующий час прошел почти незаметно...
- Стой, стой! Максим! Объясни на... птичках! Что именно ты хочешь искоренить? - уже совсем отчаялся Жорж.
Робеспьер вздохнул, выразительно посмотрел на друга и, на секунду задумавшись, перешел все-таки на более понятный животный мир.
- Вот смотри, есть у нас, допустим, совершенно бессмысленная морская свинка.
- Где? - тупо переспросил Дантон, озираясь.
Максим протяжно и очень тяжело вздохнул.
- Понял. Представим, что она у нас есть. В смысле грызун, который и не свинка, и не морская. Но ты продолжай...
- Так вот. Живет она в своей трехэтажной клетке, радуется корму, который мы ей ежедневно выдаем за хорошее поведение, гадит в определенном месте и счастлива. Действительно счастлива, Жорж! Но ведь это неправильно! Нельзя быть счастливым, живя в клетке и питаясь тем, что тебе перепадает от щедрот хозяина! Она живет без цели, не понимая своей несвободы. Она живет неосмысленно!
- То есть для того, чтобы в жизни появилась цель, ты предлагаешь выпустить всех животных на волю? А тебе не кажется, что природа не вынесет такого... многообразия?
- В каком смысле?
- Ну, морские свинки не водятся во Франции... Да и другие домашние животные не все выживут вне клеток.
Максим зарычал.
- Жорж, пойми, морская свинка - это всего лишь метафорическое отображение в философском разрезе парадоксальной удовлетворенности аксиоматически неудовлетворительными условиями существования. И я, как представитель... Ну что ты на меня так смотришь? Что я опять не так сказал? - Максим раздраженно прервался на середине фразы и в упор посмотрел на Дантона, чей взгляд по осмысленности постепенно приближался к той самой пресловутой морской свинке.
- Прости, а можно то же самое, но для людей? - Дантон потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть оттуда всю кипу сложных и в общем-то даже известных слов, которые Максим, со своей страстью к совершенно космическим формулировкам, запихнул в одно предложение. Смысл предложения оказался для Дантона потерян примерно на третьем слове.
- Можно. В общем-то, все просто: я хочу, чтобы каждый человек понимал, зачем он живет, и осознанно принимал решения в каждой ситуации. Я хочу суверенитет народа и нации. Я хочу реального, а не бумажного исполнения всех прав и свобод, гарантированных нам Конституцией. Разве это так много?
Дантон улыбнулся другу, залпом допил кофе, молча вымыл кружку и только после этого, вздохнув, сказал:
- Это слишком много, Максим. Это невыполнимо много. Ты идеалист, ты не видишь того, что творится на улицах, ты не видишь того, что видят все те люди, которые ежедневно ходят на работу через черные кварталы, те, кто каждый день отбивается в метро от арабов. Ты не понимаешь, что если забрать у толпы способность бездумно следовать приказу, - большинство не вынесет груза ответственности. Ты готов принять на себя ответственность за сотни, тысячи самоубийств по всей стране? За тысячи изломанных, искалеченных жизней и судеб? Ты готов, Максим?
- Готов, - негромко ответил тот через минуту. - Да, я готов стать козлом отпущения и виновником кровавой бойни, если эта бойня пойдет во благо Франции, если она даст толчок демократии, свободе и суверенности нации.
Дантон молчал. Он смотрел на Максима, понимая, какой ценой далось ему это признание, осознавая, какой ад творится у него сейчас в душе, и принимая лучшего друга таким, какой есть. В этот момент Дантон поклялся самому себе, что, что бы ни случилось, он всегда будет помогать Максиму, всегда будет рядом.
- Тебе точно надо развеяться, - тихо сказал он.
Глава 2. Мадам или мадeмуазель?Глава 2. Мадам или мадeмуазель?
Отвязаться от Дантона всегда было задачей не из простых: если уж тот что-то вбивал себе в голову - выбивалось оно только вместе с головой. Поэтому следующие выходные Максим совершенно не ждал. Он был бы даже не против, не наступи эта чертова суббота, а перескочи неделя с пятницы на понедельник! Такая страстная нелюбовь к выходным крылась в обещании Дантону обязательно сходить с ним в клуб, развеяться, поболтать с кем-нибудь не о политике, познакомиться с девушками, что, по мнению Дантона, и означало "хорошо отдохнуть". Вот только сам Максим с этим согласен не был, но когда его любезный друг в последний раз интересовался его мнением? Вот именно.
Ранним субботним утром, Робеспьера разбудил настойчивый звонок в дверь.
- Привет! - подозрительно бодрый Дантон отпихнул Максима с порога и влетел в квартиру. - Спишь?
- Пока ты не пришел, я именно этим и занимался, - буркнул тот, потягиваясь. - А что это ты так рано? Вроде, еще не вечер, а в клубы нет смысла идти не раньше восьми, а то и десяти часов...
- Запомни, друг мой! Запомни на всю твою оставшуюся холостую жизнь! Если ты хочешь подцепить в клубе цыпочку поприличнее, поадекватнее и почище, идти следует часам к семи, а вот если вместо цыпочки ты жаждешь подцепить сифилис или что похуже, то можно и к десяти, конечно.
- Богатый личный опыт? - съязвил Максим, пытаясь найти одежду. Он совершенно точно помнил, что положил ее вечером на кресло. На то самое кресло, на котором нынче восседал Дантон и разлагольствовал о сифилисе, девушках и различных типах женского поведения.
- Так, мастер пик-апа, отдай мою одежду и помолчи хотя бы минуту!
- Какую одежду? - удивился Дантон, прерываясь на середине слова.
- Ту, на которой ты сидишь!
- А, прости, - Дантон встал и, потоптавшись на одном месте, двинулся на кухню. - Я ушел варить кофе, а ты приходи завтракать!
Через пол часа, когда кофе был сварен, а завтрак относительно готов, Максим все же решил повторить свой давешний вопрос.
- Так ты почему так рано? Если мы пойдем все равно часам к семи вечера, визит в девять утра выглядит слишком уж заранее.
- А чтобы ты не сбежал, - добродушно отозвался Дантон и улыбнулся. Пожалуй, улыбкой этот оскал назвал бы только самый заядлый оптимист, не особо знакомый с голодными акулами при виде свежего мяса.
Максим вздохнул, покосился на часы, на Дантона, снова на часы и, наконец, решительно достал ноутбук.
- Ты что, работать собрался? - удивился Дантон.
- Ну да, а что еще часов пять делать?
- Собираться, друг мой! Вот ты что собираешься надеть?
- Э... Джинсы.
- А они у тебя есть? - изумился Дантон.
- В шкафу, - буркнул Максим, уже вовсю строчивший что-то на ноутбуке.
Через час раскопок на всех полках и даже в корзине для грязного белья, Дантон торжественно заключил, что так он и думал, приличной клубной одежды у Робеспьера нет, а значит - магазины ждут их!
Максим вздрогнул, с ужасом посмотрел на Дантона и попытался слиться с обстановкой. Не удалось. Дантон решительно закрыл его ноутбук, выпроводил самого Максима в прихожую, заставил быстро собраться и через полчаса они уже ехали в сторону вокзала Сен-Лазар.
- Ну зачем мне еще что-то покупать, если я это все равно больше никогда не надену? Может, я лучше еще рубашку возьму? И пиджак...
- И рубашку возьмем, и пиджак, - пробормотал Дантон, думая явно о чем-то своем. - Так, выходим, налево, наверх и еще раз налево. Нет, даже не смотри в сторону Оперы!
Максим стоически терпел, мерил десятки разных маек, джинсов, кроссовок и пиджаков. Молча и как-то совершенно потерянно смотрел на Дантона, который, наконец-то, дорвался до своей стихии.
- Итак. Нам упакуйте, пожалуйста, вот эти и эти джинсы, эти кроссовки, вот эту, эту и еще вот эту майки и этот пиджак. Спасибо! Хорошего дня!
Довольный Дантон с охапкой пакетов бодро вытащил Максима из магазина и повел в сторону салона, делать прическу и приводить в порядок руки. Максим уже не сопротивлялся...
Когда все дела на сегодня были закончены, а Робеспьер окончательно потерялся в переулках, казалось бы, знакомого города, Дантон объявил, что они готовы вернуться к Максиму, чтобы тот переоделся в "нормальную одежду".
Клуб был откровенно гламурный: девочки на шпильках и в слишком коротких юбках явно хвастливо выставляли искусственные губы и длиннющие накладные ресницы, мальчики в обтягивающих брюках и с зализанными прическами неторопливо потягивали разноцветные коктейли... Максим неуютно повел плечами: он чувствовал себя здесь неуместно и глупо.
- Пошли к стойке, там самое место.
- Таким старичкам, как мы? - нервно хохотнул Робеспьер.
- Не комплексуй, сейчас еще народ подтянется, а эта школота разойдется по домам.
У стойки было свободно и необязательно было смотреть в зал, что Макса полностью устраивало. Он медленно потягивал какой-то коктейль, в голове с непривычки уже немного шумело, Дантон, едва просидев с ним пару минут, улетел на крыльях очередной любви к новой пассии и теперь флиртовал с ней где-то на другом конце зала.
- Вы позволите? - неожиданно спросили у Максима, но он решительно не хотел ни с кем общаться и потому сделал вид, что не услышал вопрос.
- У вас не занято? - чуть настойчивее повторили вопрос.
- Нет, - раздраженно буркнул Максим и тряхнул головой, отбрасывая с глаз мешавшую челку.
На соседний стул опустилось воистину дивное создание: коротенькое темно-красное платье, спокойного винного оттенка едва прикрывало идеальные бедра, длинные белые волосы были распущены, а косметики на лице практически не было. Так, слегка, что только подчеркивало природную красоту девушки.
Та, заметив, какое впечатление произвела, гордо улыбнулась и вздернула подбородок. Бармен без заказа подал ей какой-то светящийся зеленый коктейль: видимо, она была здесь частым гостем, и ее вкусы помнили хорошо.
- Мари, - улыбнулась девушка, хитро глядя на Максима. - А вас как зовут, о мой неприветливый сосед по стойке?
- Максим, - рассмеялся Робеспьер. - И я не неприветливый, просто... уставший. Неделя выдалась уж больно утомительной.
- Понимаю, - кивнула Мари. - Но для того и выходные, чтобы отдохнуть и уже с новыми силами взяться за работу в будни, не так ли?
- О да, - чуть нервно дернул уголком губ Максим, намечая улыбку. - Именно с этой целью мой друг и привел меня в этот бар...
- Ваш... друг? - осторожно уточнила Мари.
- Друг, - вздохнул Максим. - Привел и бросил, можно сказать, на произвол судьбы! А сам тут же испарился с очередной дамой сердца куда-то в сторону частных кабинок.
Мари рассмеялась.
- Ах вот оно что! Ну что ж... а хотите, на этот вечер я побуду вашей судьбой? Давайте представим, что ваш друг оставил вас здесь именно для того, чтобы я могла к вам подойти?
- Только на вечер? - уточнил Максим.
- Я не ищу неприятностей с долгими связями, - мягко сказала Мари.
- Отлично, мне как раз подходит. Тогда, леди, позвольте проводить вас в более уединенное место?
- О, сударь, вы так любезны! Но, право, не стоит...
- Я настаиваю!
- Ну раз вы так непреклонны...
Мари сделала какой-то неуловимый знак бармену и на лету подхватила брошенный им ключ.
- Позвольте, я покажу дорогу, - улыбнулась она, грациозно соскальзывая со стула и двигаясь к выходу.
Они вышли через неприметную дверь за стойкой и полутемными коридорами дошли до нескольких запертых дверей. Одну из них и открыла своим ключом Мари.
- Прошу. Здесь нас точно никто не побеспокоит.
- А вы, я смотрю, известный клиент в данном заведении...
Мари молча пожала плечами и притушила в комнате свет.
- Хотите вина? - галантно предложил Максим, заметив в углу столик с вином и фруктами.
- Не откажусь, - Мари улыбнулась и подняла бокал.
Через пятнадцать минут они уже увлеченно целовались, забыв об окружающем мире. Рубашка Максима первой полетела на пол, за ней последовала футболка, а вскоре и джинсы. Мари распустила завязки платья и чуть повела плечами. Платье красной шелковой лужицей легло у ног, обнажив идеальную грудь. Максим резко выдохнул, подхватил Мари на руки и в два шага оказался у небольшой, но удобной кровати.
- Подожди, - Мари, не особо смущаясь, потянулась за сумочкой, небрежно брошенной рядом и достала из нее презерватив. - Держи, пригодится.
Максим ухмыльнулся и повалил Мари на кровать. Вскоре ни у одного из них уже не осталось связных мыслей. Руки, губы, мягкие настойчивые ласки по всему телу, невыносимое, болезненное желание, стоны на двоих и, кажется, общее дыхание и единое, загнанно бьющееся сердце. Удар, удар, удар... На четвертом - резкий выдох и снова, по кругу, пока мир не взорвется миллиардом огней и не умрет на секунды, оставляя после себя лишь огонь и безумие в глазах напротив.
Мари тяжело дышала, прижавшись к Максиму, а тот обнимал и ее и все отчетливее понимал, что уже не сможет отпустить, несмотря на то что они оба не стремились к долгим отношениям.
- Ты прекрасен, - отдышавшись, усмехнулась Мари. - Сегодня у нас суббота? Хм... Что ты делаешь в среду вечером?
- Пожалуй, у меня пока нет планов, - улыбнулся Максим, судорожно думая, куда перенести встречу со вторым заместителем министра.
- Тогда до среды?
- До среды, - кивнул Максим, вставая и одеваясь.
В зале у стойки он наткнулся на Дантона. Тот выглядел достаточно озабоченным.
- Ты где был? Я тебе звонил, но ты не брал трубку.
- О, да? Прости, я был несколько... занят, - усмехнулся Максим.
- Занят? Один или...?
- С дамой!
- О, да я смотрю, ты нашел все же способ развлечься! - Дантон довольно хохотнул. - Рассказывай. Что за дама? Откуда?
- Понятия не имею. Зовут Мари. Похоже, она здесь частый клиент: ей дали ключ от одной из комнат там, - Максим махнул рукой за барную стойку.
- Вау! Ничего себе! А она хоть не?..
- Не. И я был осторожен.
- Ну и слава Богу. Слушай, а она мадам или мадемуазель? - заинтересованно спросил Дантон.
- Честно? Понятия не имею... Но мы договорились встретиться здесь в среду, так что, если хочешь - спрошу.
- Да мне-то что, смотри сам не попади в неприятности, связавшись с замужней дамой.
- Не попаду. Мы были осторожны, да и кольца я не заметил...
- Сам знаешь, что это не гарантия. Ты домой или остаешься?
- Домой, пожалуй. А ты?
- А я остаюсь еще немного... Рад, что ты все же расслабился, друг мой! Отсыпайся! До понедельника!
- Пока! - Максим пожал на прощание руку Дантона и вышел из клуба. Уже поймав такси и возвращаясь домой, он все же подумал: "А все-таки мадам или мадемуазель? Хотя какая, в общем-то, разница. Главное то, что нас обоих, кажется, тянет друг к другу. А с остальным - разберемся по ходу. Но кажется, я влюбился. Как говорится, с первого секса и на всю жизнь".
Глава 3. Наш мир, МариГлава 3. Наш мир, Мари
12 ноября 2012 года
«Я часто думаю о том, каким мог бы быть наш общий, один на двоих мир, Мари. Думаю, представляю, пытаюсь понять, что было бы и чего никогда бы не появилось в нашей жизни. Знаешь, я еще долго ходил в тот бар, ждал тебя. Весь месяц, каждые среду и субботу я приходил, заказывал коктейль и медленно пил в ожидании тебя. И каждый вечер возвращался домой разочарованным и озлобленным на весь этот мир, который так неожиданно укрыл тебя от меня.
Я пишу сейчас все это сюда, в дневник, а хочется подойти к тебе и сказать, что... А что я, собственно, могу тебе сказать? Что я на что-то надеялся? Что во что-то верил? Чего-то ждал? Ты сразу, с первых минут дала мне понять, что все это совершенно ненадолго, и у тебя нет желания заводить долгие отношения. Слово-то какое... старомодное. Отношения. Да, черт возьми, это были именно они: отношения! Те самые, которых мы оба старательно избегали! И я попался на твой крючок.
Я хочу забыть, Мари. Хочу не помнить, как сбегала по твоему виску солоноватая капелька пота, как нестерпимо пахли лаймом твои духи, как странно и горько ты улыбалась, стоило мне только упомянуть о чем-то, что выходило за пределы "безопасной зоны", негласно установившейся в наших разговорах. Хочется вернуть все "на круги своя": чтобы не болело сердце, не ломило виски и думалось только о работе. Там ведь снова бардак и неразбериха! Мне иногда кажется, что это все нужно только мне! А впрочем... Впрочем, черт с ним. Не хочу о работе. Впервые... Что же ты сделала со мной, Мари?»
13 ноября 2012 года
«Помнишь, в день нашей первой встречи я был угрюм и неразговорчив: отвернулся от людей, смотрел в бокал и совершенно не хотел находиться там, где я был. Но тут пришла ты... Ты перевернула мой мир, Мари. Сделала его нашим, общим.
Я помню каждую встречу! Помню, как в среду пришел в бар, заказал тот же коктейль и ждал тебя. Помню, как ты пришла и снова увела меня в ту комнату, за барной стойкой. Помню, как свет разбивался оконными витражами на сотни цветных бликов и рассеивался по комнате, мозаикой покрывая стены. Помнишь, ты смеялась тогда, слушая мои размышления о светопреломлении и влиянии его на политическую ситуацию различных стран мира? Ты смеялась, говорила, что я забавный, но с тех пор (я уверен, я видел!) у тебя в сумочке всегда была маленькая свечка. Ты ставила ее на стол и поджигала фитиль. Я еще шутил, что ты не нашла на сегодня того, кто подержал бы свечку, и потому всего лишь ставишь ее рядом с нами.
С того дня у меня дома всегда горит свеча на столе. Я жду тебя, Мари. Возможно, сам не осознавая всей силы своего желания вновь увидеть тебя, но я жду. И буду ждать столько, сколько понадобится.»
14 ноября 2012 года
«Я не знаю, зачем каждый день достаю эту тетрадь и пишу то, что у меня на уме. Совершенно не представляю. Возможно, чтобы через пару лет сжечь это как ненужный компромат. Возможно, чтобы в старости перечитывать то, что удастся спасти от огня, и вспоминать о тебе.
Знаешь, Мари, ты - мое не случившееся вдохновение. Загадка, на которую я до сих пор ищу ответ. Ты та, кто привнес в мою жизнь свет и смысл. Ну почему, господи, почему ты ушла? Скажи мне, что я сделал не так? Я... Не знаю. Возможно, я люблю тебя. Возможно, нет. "Возможно" стало самым употребляемым словом в моем лексиконе применительно к тебе. Я каждый день волнуюсь, что с тобой что-то случилось, но... Знаешь, я воспользовался служебным положением. Сделал то, чего не делал никогда, но я запросил все подходящие фото девушек, с которыми что-то произошло за ту неделю, что мы не виделись. Это страшно, родная моя. Я открывал каждый файл, внутренне содрогаясь, что сейчас увижу там твое обезображенное лицо и... жизнь закончится.
А еще, мне снятся сны. Те самые, в которых мы вместе. Ты, я, двое детей в саду... Мы бы жили не в Париже, конечно. Осень, желтые и красные листья, пахнет прелыми яблоками и барбекю. А мы с тобой сидим в гамаке, и мир вокруг попросту не существует.
Вот только проснувшись, я не нахожу тебя рядом, и это причиняет слишком сильную боль.»
16 ноября 2012 года
«Прости, что вчера не писал. Я настолько устал на работе, что, придя домой, попросту рухнул в кровать, не раздеваясь. А утром наспех принимал душ и гладил одежду. Зато я добился своего! Мой проект приняли! С правками, конечно, с изменениями, но приняли, Мари! Я... Наверное, я счастлив. Вот только почему-то все эмоции и чувства исчезли куда-то.
Дантон поздравил с победой и предложил отметить. Так что завтра мы с ним снова идем в тот самый бар, но я уже не надеюсь встретить там тебя.»
20 ноября 2012 года
«А знаешь, я уже даже почти привык к тому, что больно и невыносимо гадко на душе. Будто бы я предал самого себя, будто бы разорвал себя на две совершенно неравные части. Я ненавижу тебя, Мари. Ненавижу за то, что забрала у меня спокойствие, забрала уверенность, забрала фанатичную, сумасшедшую преданность работе. Теперь я работаю еще больше, но не потому, что хочу, а потому, что это помогает отвлечься и забыть о тебе. А я ведь... Я даже не знаю, кто ты. Понятия не имею, замужем ты или нет, есть ли у тебя дети, кто твои родители, сколько тебе лет и где ты живешь. Когда-то дед внушал мне, что это - основные сведения о человеке, которые я должен выяснить, прежде чем переступать границу приятельства в отношениях. Зато я знаю о тебе нечто несоизмеримо более важное. Я знаю, что ты любишь слушать Джеймса Блейка, знаю, что под его Ретроград ты дышишь чуточку свободнее. Я знаю ямочки на твоих щеках, которые появляются от улыбки, знаю о маленьких морщинках в самых уголках глаз, которые появляются на мгновение, когда ты смеешься. Знаю о том, что Life Round Here - это то, что дает тебе силы вставать по утрам.
Я ничего не знаю о тебе, Мари, но в то же время знаю слишком многое, чтобы просто забыть.
Я ненавижу себя за то, что не могу выбросить все это из головы. Ненавижу стопку виниловых альбомов Блейка в углу: в них нет смысла, ты все равно не придешь, а я не могу слушать его без тебя. Вчера я был в Лионе по делам и в шуме улиц, казалось, слышал Digital Lion. Я вижу некий отзвук, отпечаток тебя везде, повсюду, в каждом звуке, в каждом отражении. Мари, вернись ко мне. Прошу... Или прост убей. Я не могу так больше! Слышишь?! Я! НЕ! МОГУ!»
27 ноября 2012 года
«Я сожгу эту тетрадку к чертовой бабушке, Мари. Честно. Это - последняя запись. Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, куда деть себя, как заставить себя не думать, не рефлексировать, не представлять, как это: жить с тобой.
Сегодня я попросил Дантона попытаться выяснить о тебе все, что возможно. Это не быстро, но, знаешь, я думаю, что время лечит, и к тому моменту, как Дантон принесет мне хоть какие-то крохи информации о тебе, мне уже не будет так больно.
Я перестал ходить на воскресные мессы, Мари. Я не могу видеть витражи церквей и не вспоминать, как рассыпался цветным песком свет, проходя сквозь витраж нашего мира. Маленького отдельного мирка, начинающегося и заканчивающегося за неприметной дверью у барной стойки одного из сотен гламурных парижских клубов.
Я разрушил свой мир и теперь пытаюсь собрать его, режу ладони об острые осколки иллюзий, пачкаю кровью светлые мечты, сметаю, как ненужных сор, разбитые надежды. Мой мир невозможен без тебя, Мари. А твой? Я знаю, что твой мир одинок, иначе ты бы не искала встреч со мной. Скажи мне, Мари, будет ли у нас еще когда-нибудь свой, общий мир? Наш мир, Мари.»
28 ноября 2012 года
«Привет, Максим! Я пишу это, зная, что сожгу через пару минут после написания. Прошло уже столько времени, а я до сих по не могу забыть тебя. Знаешь, когда мы только встретились, я не осознавала, насколько ты можешь быть мне дорог. Я стала в несколько раз чаще ходить в чертов клуб, чтобы успевать делать свою работу, успевать выполнять все то великое множество поручений, что нужно было сделать. Обязательно нужно, чтобы осталось два свободных дня для тебя.
Ты никогда не спрашивал у меня, чем я живу, а я не лезла с расспросами к тебе. Мы оба сохраняли максимально безопасное расстояние, но… Когда я впервые поняла, что люблю тебя, это было так необычно, что я позволила себе неслыханную вольность: дать нам время. Еще совсем немного, самую капельку времени. Помнишь, когда мы с тобой ездили на побережье в одну из суббот? Я знала, что это наша последняя встреча, Максим. Я хотела запомнить тебя именно таким: светлым, спокойным, влюбленным. Я знаю, что ты увлекся мной, знаю, что влюбился. Но это все не так, это все не на самом деле. Ты ведь совершенно не знаешь меня! Я должна любить своего мужа. Луи, конечно, делал и то, за что его невозможно простить, но в то же время я уверена в нем: он любит меня больше жизни. И, если понадобится, он отдаст за меня жизнь. А ты? Ты нет, ты слишком рационален для таких решений, Максим. Ты не можешь меня любить… А мне запрещено любить тебя. Прости, но я уверена, что, расставшись со мной, ты вновь обретешь душевное равновесие, которое я нечаянно пошатнула. Прости меня. И пойми: я слишком сильно люблю тебя, чтобы позволить себе оставаться рядом.»
Глава 4. ЗабвениеГлава 4. Забвение
Работа занимала все время. Проекты, законы, одобрения, подтверждение назначений, приказы и распоряжения, все то, что по должности должен был делать, вообще-то, министр юстиции, но он давно отошел от дел, лишь пожиная плоды определенных привилегий и изредка лоббируя интересы тех, кто платил ему солидные деньги. Во всяком случае, Максим считал, что суммы были весьма внушительны: на скромное жалование нельзя построить такой особняк в пригороде.
Максим работал практически двадцать часов из двадцати четырех, приходя в министерство первым и уходя оттуда последним. Количество бумаг, которые проходили через его руки, стремительно приближалось к совершенно невообразимым цифрам, да и влияние его становилось все больше, хоть сам он этого и не замечал.
Дантон обеспокоенно качал головой, замечая и темные круги под глазами, и болезненно-бледную кожу, и прорывающийся иногда нервный тик... Демулен искренне радовался за школьного приятеля, хлопал по плечу, сопровождал на обед и всячески показывал окружающим, что они с Робеспьером заодно, что они друзья, что он, Камиль Демулен, имеет определенные знакомства в кругах "сильных мира сего". Различные эксклюзивные интервью как с Максимом, так и с министром выходили, в основном, тоже у Демулена.
Вскоре Максиму стали все чаще поступать предложения, от которых он отказывался, едва услышав суть: стойкая неприязнь к мошенничеству никуда не исчезла. К предложениям добавились угрозы, однако Максим, в шутку прозванный сослуживцами Неподкупным, лишь пожимал плечами и продолжать делать свою работу. Впрочем, не только свою...
Бешенный ритм продолжался ровно до тех пор, пока из родного Арраса Робеспьеру не пришло сообщение о смерти деда, растившего его после смерти матери и предательства отца.
Максим забрал накопившиеся отгулы, собрал минимум вещей в рюкзак и первым же поездом отбыл в Аррас.
Дома мало что изменилось за это время: те же узкие мощеные улочки, та же центральная площадь, те же привокзальные кафе... Те же церкви, возвышающиеся недалеко друг от друга. Тишина и спокойствие провинции затягивали в смутный, темный водоворот депрессии.
Максим гулял по известным с детства местам, заново узнавая дома и переулки, здоровался иногда с кем-то из старых знакомых, сидел в парке... Вот только выбраться из странной черноты не мог.
А однажды Максим и сам не заметил, как во время одной из своих прогулок вышел к старой, полуразрушенной церкви. Она была нетипична для Арраса, нетипична для католицизма, властвующего во Франции, возможно, это было что-то другое, что-то, оставшееся со времен войны. А может, эта религия существует и до сих пор, просто Максим не узнал ее?
На ржавой табличке у двери старинным готическим шрифтом было выдавлено "Церковь святого Витта".
Внутри было тихо. Не так, как тихо было в парке или же в лесу. В церкви стояла воистину мертвая тишина. Максим усмехнулся иронии фразы: мертвая тишина в давно мертвой церкви. Разбитые старые витражи пропускали солнечный свет, преломляя его и окрашивая в десятки цветов. Это было неожиданно больно: смотреть на разноцветные отсветы и вспоминать совершенно другие, но такие же яркие.
Разбитые витражи церкви святого Витта напоминали, скорее, осколки иллюзий, нежели стекла. Вот здесь мать никогда не дотянется до того, что осталось от ее сына. А здесь отец не примет во всепрощающие объятия заблудшую родную душу. Разбитые витражи церкви святого Витта уже никогда не станут целыми. Наверное, именно из-за этого молчаливого запустения Максиму и понравилось бывать здесь. Он стал приходить ежедневно, сидеть на скамье, думать, читать. Смотреть на осколки древних иллюзий и мечтать о том, что никогда не исполнится. В последний день перед возвращением в Париж Максим нервно ударил кулаком по одному из полуразрушенных окон, стеклом раня руку до крови.
Разбитые витражи церкви святого Витта навсегда сохранят в себе иллюзии молодого политика, вот только он сам предпочел бы, чтобы даже осколки стекла не помнили о них...
Возвращение в ставшую уже почти родной квартирку в пригороде Парижа Максим решил не афишировать, однако Дантон и так знал, когда вернется его друг, и решительно вытащил того из дома, заставил весь день гулять по городу, разговаривать, смотреть кино и вечером затащил к себе домой.
- А ведь я люблю ее, понимаешь? - тихо сказал Максим, глядя куда-то в пространство.
- Тебе так кажется. Ты просто не ожидал, что она исчезнет, вот и паришься. Забей на нее, - Дантон пил вино, незаметно подливал Робеспьеру и казался вполне довольным жизнью.
- А если нет? Что если это - на самом деле? - горько спросил Максим, залпом допивая вино в бокале.
Дантон неодобрительно покачал головой, забрал у него бокал и поставил на стол. Максим вздохнул и потер лицо ладонями.
- Знаешь, у тебя глаза, как у тяжело больной собаки. Банально, но мне хочется тебя или вылечить, или пристрелить, чтобы не мучился. Выбираю первый вариант. Как и всегда, впрочем, - усмехнулся Дантон.
Несколько секунд они просто молча смотрели друг на друга. Максим первым потянулся за поцелуем.
Дантон не отстранился. Наоборот, он прижался ближе и углубил поцелуй, постепенно подталкивая Максима к дивану.
В сторону полетела вызывающе яркая футболка Дантона с каким-то жизнерадостным призывом чаще и активнее любить людей, затрещала неизменная рубашка Робеспьера, мелким градом осыпались на пол и дробно застучали по паркету пуговицы.
Максим кусался и стонал, прижимался изо всех сил, старался как-то компенсировать хоть и небольшую, но заметную сейчас разницу в росте.
Он кое-как стащил свои брюки вместе с бельем, буквально сорвал с Дантона джинсы и прижался к нему всем телом, соприкасаясь коленями, своим неровным, рваным дыханием выводя на чужой коже неизвестные доселе иероглифы.
- Тшшш, не торопись, - тихо сказал Дантон. - Не будь мальчишкой, ей-богу.
Максим жалобно хныкнул и уткнутся носом ему в шею. Соприкосновение тел. Руки, губы, касания... Легкое дыхание на виске и неожиданно дернутая прядь на затылке. Откинутая голова. Доверчиво подставленная шея.
Дантон опустился на диван, усадив более легкого Максима к себе на колени. Он аккуратно вылизывал влажную дорожку от уха и ниже, прикусывая кожу на ключицах и вокруг сосков.
- Наклонись ко мне, - Дантон говорил тихо, но так, что не послушаться невозможно.
Поцелуй по вкусу был похож на то самое вино, которое они только что пили. Тонкой нотой в него влился вкус губ Дантона: вишня и шоколад.
Тихо, осторожно, Дантон обвел кончиком языка контур губ Максима, легко протолкнутся внутрь и коснулся зубов, сжатых в стремлении не стонать слишком громко.
- Привстань, - скомандовал он, и Максим встал на колени, упираясь членом в грудь партнера, который медленно и осторожно пальцами растягивал его.
В какой-то момент Робеспьер вскрикнул и расслабился в руках Дантона. Он был все еще возбужден, но уже не зажат так, как в начале вечера. Лекарство работало, все еще работало безотказно.
Максим провел кончиками пальцев по щеке Дантона, проследил линию скулы, чуть нажал на губы, а тот, положив руки ему на ягодицы, заставил придвинуться еще ближе, невозможно близко и горячо.
Робеспьер застонал, едва заметно двигаясь и трясь о Дантона. Он хотел большего. Ему было достаточно просто скользнуть вниз, чтобы тот мог войти в него, но руки, все еще лежавшие на ягодицах, не дали этого сделать.
- Подожди, не так быстро. Тебе же будет больно. Мы давно не...
- Пусть. Хочу тебя. Сейчас.
- Кажется, в прошлый раз это называлось "дружеский секс" и было "точно в последний раз", - ухмыльнулся Дантон. - Смотри мне в глаза, - буквально приказал он, пристально вглядываясь в уже слегка исказившиеся от боли и желания черты Максима. Медленно, миллиметр за миллиметром он позволял партнеру опускаться на него, постепенно проникая все глубже. Так же медленно он приподнял Максима, делая первые, размеренные движения в нем.
Постепенно они становились быстрее, резче, агрессивнее, и два стона сливались в один.
Дантон двигался, хрипло вскрикивая на выдохе, Максим стонал, отзываясь на каждое движение. Когда боль и наслаждение стали нестерпимы, он протяжно застонал, кусая Дантона в плечо и изливаясь ему на живот. Дантон, перестав сдерживаться, сделал еще несколько резких движений и расслабленно застонал.
Время шло...
- Я не хочу вставать и куда-то идти, - сонно сказал Максим, с трудом слезая с колен Дантона.
- Значит, не пойдем, - зевнул тот и, бесцеремонно подвинув Робеспьера, улегся рядом. - Доброй ночи, Максим.
- Ночи.
URL записиOnce upon a december
Название: Once upon a december
Автор: fandom French Revolution 2014
Бета: fandom French Revolution 2014
Размер: макси, 18 312 слов
Пейринг/Персонажи: Максимилиан Робеспьер/Мария-Антуанетта, Максимилиан Робеспьер/Жорж-Жак Дантон, Людовик Капет, Камиль Демулен
Категория: гет, слеш
Жанр: романтика, драма, модерн-АУ, ООС
Рейтинг: R
Краткое содержание: однажды в декабре он узнал ее, но это не разрушило наваждения. Вот только когда на одной чаше весов стоит Правосудие, не так-то просто на вторую положить Любовь.
Примечание: часть событий передается в письмах и дневниках Максима и Мари. В тексте использованы цитаты из речи Робеспьера о свободе печати.
Иллюстрации: здесь
Скачать: .DOCX || .PDF || .TXT || .EPUB || .FB2
Для голосования: #. fandom French Revolution 2014 - "Once upon a december"
ПрологПролог
Место действия: Конкорд (Площадь Согласия). Март 2012 года.
В городе отчетливо пахло весной. Максим поплотнее замотал на шее шарф и постарался дышать как-нибудь через его плотную вязаную ткань: после недавнего бронхита совершенно не хотелось простыть еще раз.
- Привет! Ты почему такой хмурый? Смотри, уже почти лето! - Камиль, как и всегда, совершенно бесцеремонно хлопнул друга по плечу и широко улыбнулся. В уголках его глаз мгновенно проявилась сеточка мелких мимических морщин, выдавая человека, который не прочь улыбнуться миру.
- Привет, - Максим нахмурился и на шаг отошел от Демулена. - Я не хмурый, я...
- ...спокойный, ну да. А я - буйный. Помню, господин депутат, а как же! Конечно помню! - и Камиль шутливо поклонился.
- Буйнопомешанный, я бы сказал, - усмехнувшись, ответил Робеспьер. - И неуправляемый.
Демулен захохотал, умудрившись при этом подмигнуть двум юным дивам, шествовавшим мимо.
Невольно засмотревшись на четыре безупречные ноги в тонких ажурных чулках и фантастически короткие юбки, Максим как-то совершенно подсознательно удивился высоте и тонкости каблуков, на которых эти самые ноги весьма изящно и умело передвигались. Весна и природа брали свое...
"И как они себе ничего не ломают?" - отстраненно подумал Максим, но встряхнулся и помотал головой, прогоняя наваждение.
- Что ты хотел? - чуть более раздраженно, чем нужно спросил он.
- Да так, ничего, совершенно ничего! - ухмыльнулся Камиль, опираясь спиной на ограду вокруг монумента и щурясь на уже по-весеннему яркое, но все еще не теплое мартовское солнце.
Максим вздохнул. Он иногда совершенно не понимал, как мог настолько привязаться к Камилю в университете!
- Ты на работу? - внезапно спросил Демулен.
- Куда ж еще, - пробормотал Робеспьер, утыкаясь носом в шарф.
- Пошли, провожу. Разговор есть...
- С этого и надо было начинать, - усмехнулся Максим. - Именно с этого и ни с чего больше. Идем.
Камиль оттолкнулся плечом от ограды и первым двинулся в сторону моста. Запах перемен все отчетливее проступал среди остальных в многообразии политической жизни Франции. А еще сегодня в городе впервые так явно пахло весной...
Глава 1. Тебе точно нужно развеятьсяГлава 1. Тебе точно нужно развеяться
Воскресенье редко бывает удачным. Обычно приходится буквально отбиваться от множества предложений "весело и с пользой провести время". Причем "с пользой" в понимании кого угодно, но только не Максима. А так как поиск невесты или хотя бы постоянной девушки в планах на ближайшие месяцы тоже не стоял, то и смысла в подобных предложениях Робеспьер не видел ровным счетом никакого. Его планы на выходные были просты и понятны любому, кто работал много и с полной самоотдачей: выспаться и написать всю ту гору документации, до которой в рабочее время руки не дошли.
- Рассчитай, пожалуйста, как скоро ты покроешься плесенью, если так и будешь сутками напролет работать, - раздраженно сказал как-то раз Дантон, в очередной раз безуспешно пытаясь оттащить Максима от работы.
- Ничего не хочу знать, но ты заметишь это явно раньше, чем я, гарантирую, - хмыкнул Максим, потягиваясь.
- О да, друг мой! Ты точно узнаешь об этом последним!
Дантон подошел к окну, поднял жалюзи и вздохнул, упираясь взглядом в стену соседнего дома. Стандартная многоэтажка, которая иногда заслоняла собой солнце, не пропуская первые теплые лучи в квартиру. Единственным, что, по мнению Дантона, извиняло существование этого монстра напротив, был ярко-алый цвет балконов.
- Все еще не планируешь переезд?
- Меня все устраивает, - пожал плечами Максим, набирая очередной проект закона. Как и всегда: самого справедливого и воистину революционного в своей области.
- А меня нет, - отрезал Дантон. - Ты - мой лучший друг, и мой дружеский долг обязывает меня вытащить тебя из этой коробки и притом как можно скорее!
- Мы это уже обсуждали, Жорж, - устало сказал Робеспьер, потирая глаза. - Я не хочу переезжать отсюда, мне удобно, да и транспорт близко.
- Ему удобно, а! Нет, ну вы только послушайте: ему удобно! Что здесь может быть удобно, Максим? Стена напротив? Вечная вонь с чужих кухонь? Отсутствие солнца?
- Низкая стоимость, - улыбнулся Робеспьер.
- Это не принципиально, - нетерпеливо и небрежно отмахнулся Дантон.
- Только это и принципиально, пока я еще не президент или премьер и не получаю пару сотен тысяч евро.
- Я тебя умоляю, - поморщился Дантон. - Я тоже далеко не наш Луи, но могу себе позволить уютный домик в паре минут езды от Дефанса.
- Мы и это уже обсуждали, Жорж, - Максим оттолкнулся от стола и на стуле подъехал к другому концу снимаемой им студии. По идее, кухня была именно там. - Я не стану брать деньги и закрывать глаза на недочеты и недостатки в работе моего ведомства. Я не для этого выбивался в замы.
- А что на этот счет думает дорогой министр?
- Нашему почтенному министру, господин Дантон, уже давно нет дела до работы министерства, - Максим отсалютовал стаканом воды. - У него другие дела и совершенно иные источники дохода, друг мой. Иногда я даже не уверен, что наш дорогой Луи получает на откатах больше него. Ты слышал, кстати, что они додумались предложить, чтобы "стимулировать работоспособность и желание скорейшего карьерного роста"?
- Удиви меня, - хмыкнул Дантон, помешивая кофе в джезве.
- Зря смеешься. Эти... гении от законотворчества прислали вчера на редактуру законопроект, и я до сих пор не могу понять: мне смеяться или плакать.
- Плакать - это не наш выбор! Перескажешь вкратце?
- Да без проблем. В общем, суть законопроекта такова, что на некоторых особо непривлекательных работах ты не можешь уволиться, пока не достиг определенной должности. И кто, кто пойдет на работу при таком условии? Никто! То есть определенный сектор экономики не получит необходимого количества кадров, и нам придется задействовать трудовой резерв, а это ты сам понимаешь, совершенно не то! Работодатели подобных секторов и так не слишком популярны, там и так работают в основном мигранты из нищих стран и нелегальные мигранты!
- Да уж, не особо интересно звучит. Но, слушай, для иностранцев, которые рады любой работе, это хороший шанс, скажешь нет?
- Скажу "ни в коем случае": их-то уволить могут в любой момент и с любой должности, а вот сами они уйти не могут. Или вот еще один пункт: сократить отпуск по уходу за ребенком. Куда уж ещё? Кто тогда будет рожать, простите? Те, кому у нас хотят разрешить заключать браки?
- Геи?
- Именно. Нет, конечно, если женщина - суррогатная мать, она сидит дома, потом год с ребенком и приемными родителями, а потом опять рожать, но это не выход, у нас и так отрицательный показатель естественного прироста населения!
- Макс, не кипятись, они сами должны понимать, что написали чушь. Все равно этот проект не пройдет дальше предварительного закрытого обсуждения.
- Но зачем-то же они это пытались написать! Значит, хотят принимать непопулярные меры по удержанию людей на нерентабельных производствах, а значит...
- Стоп! Максим, это может значить все, что угодно: от массонского заговора до вчерашней пьянки у Луи в резиденции.
Робеспьер поморщился, снова подкатываясь к компьютеру.
- Что ты там такое пишешь? Разгромный комментарий к этому проекту? Обвинительную речь для министра на закрытое заседание? Собственный некролог, который точно будет нужен, если ты составишь первые две бумаги? Бесплатный совет: оставь некролог Камилю. Он все-таки журналист, напишет намного более прочувствованно и вдумчиво.
- Да ну тебя, - буркнул Максим. - Я пишу свой проект, который через министра хочу предложить на обсуждение Правительства.
- О, даже так. И о чем же он?
- О повышении уровня жизни и благосостояния нашего населения. Вот послушай...
Следующие полчаса Максим увлеченно рассказывал о том, как из "плохо" сделать "хорошо" с наименьшими затратами времени и бюджетных средств. Дантон слушал, варил кофе, дремал, читал словарь... Словом, делал все, чтобы разобраться в речи Робеспьера. Когда это все еще не помогло, а хоть как-то отреагировать на речь уже было просто необходимо, Дантон грустно попросил привести пример применения в жизни этого закона, как и того, от чего этот закон избавляет. Следующий час прошел почти незаметно...
- Стой, стой! Максим! Объясни на... птичках! Что именно ты хочешь искоренить? - уже совсем отчаялся Жорж.
Робеспьер вздохнул, выразительно посмотрел на друга и, на секунду задумавшись, перешел все-таки на более понятный животный мир.
- Вот смотри, есть у нас, допустим, совершенно бессмысленная морская свинка.
- Где? - тупо переспросил Дантон, озираясь.
Максим протяжно и очень тяжело вздохнул.
- Понял. Представим, что она у нас есть. В смысле грызун, который и не свинка, и не морская. Но ты продолжай...
- Так вот. Живет она в своей трехэтажной клетке, радуется корму, который мы ей ежедневно выдаем за хорошее поведение, гадит в определенном месте и счастлива. Действительно счастлива, Жорж! Но ведь это неправильно! Нельзя быть счастливым, живя в клетке и питаясь тем, что тебе перепадает от щедрот хозяина! Она живет без цели, не понимая своей несвободы. Она живет неосмысленно!
- То есть для того, чтобы в жизни появилась цель, ты предлагаешь выпустить всех животных на волю? А тебе не кажется, что природа не вынесет такого... многообразия?
- В каком смысле?
- Ну, морские свинки не водятся во Франции... Да и другие домашние животные не все выживут вне клеток.
Максим зарычал.
- Жорж, пойми, морская свинка - это всего лишь метафорическое отображение в философском разрезе парадоксальной удовлетворенности аксиоматически неудовлетворительными условиями существования. И я, как представитель... Ну что ты на меня так смотришь? Что я опять не так сказал? - Максим раздраженно прервался на середине фразы и в упор посмотрел на Дантона, чей взгляд по осмысленности постепенно приближался к той самой пресловутой морской свинке.
- Прости, а можно то же самое, но для людей? - Дантон потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть оттуда всю кипу сложных и в общем-то даже известных слов, которые Максим, со своей страстью к совершенно космическим формулировкам, запихнул в одно предложение. Смысл предложения оказался для Дантона потерян примерно на третьем слове.
- Можно. В общем-то, все просто: я хочу, чтобы каждый человек понимал, зачем он живет, и осознанно принимал решения в каждой ситуации. Я хочу суверенитет народа и нации. Я хочу реального, а не бумажного исполнения всех прав и свобод, гарантированных нам Конституцией. Разве это так много?
Дантон улыбнулся другу, залпом допил кофе, молча вымыл кружку и только после этого, вздохнув, сказал:
- Это слишком много, Максим. Это невыполнимо много. Ты идеалист, ты не видишь того, что творится на улицах, ты не видишь того, что видят все те люди, которые ежедневно ходят на работу через черные кварталы, те, кто каждый день отбивается в метро от арабов. Ты не понимаешь, что если забрать у толпы способность бездумно следовать приказу, - большинство не вынесет груза ответственности. Ты готов принять на себя ответственность за сотни, тысячи самоубийств по всей стране? За тысячи изломанных, искалеченных жизней и судеб? Ты готов, Максим?
- Готов, - негромко ответил тот через минуту. - Да, я готов стать козлом отпущения и виновником кровавой бойни, если эта бойня пойдет во благо Франции, если она даст толчок демократии, свободе и суверенности нации.
Дантон молчал. Он смотрел на Максима, понимая, какой ценой далось ему это признание, осознавая, какой ад творится у него сейчас в душе, и принимая лучшего друга таким, какой есть. В этот момент Дантон поклялся самому себе, что, что бы ни случилось, он всегда будет помогать Максиму, всегда будет рядом.
- Тебе точно надо развеяться, - тихо сказал он.
Глава 2. Мадам или мадeмуазель?Глава 2. Мадам или мадeмуазель?
Отвязаться от Дантона всегда было задачей не из простых: если уж тот что-то вбивал себе в голову - выбивалось оно только вместе с головой. Поэтому следующие выходные Максим совершенно не ждал. Он был бы даже не против, не наступи эта чертова суббота, а перескочи неделя с пятницы на понедельник! Такая страстная нелюбовь к выходным крылась в обещании Дантону обязательно сходить с ним в клуб, развеяться, поболтать с кем-нибудь не о политике, познакомиться с девушками, что, по мнению Дантона, и означало "хорошо отдохнуть". Вот только сам Максим с этим согласен не был, но когда его любезный друг в последний раз интересовался его мнением? Вот именно.
Ранним субботним утром, Робеспьера разбудил настойчивый звонок в дверь.
- Привет! - подозрительно бодрый Дантон отпихнул Максима с порога и влетел в квартиру. - Спишь?
- Пока ты не пришел, я именно этим и занимался, - буркнул тот, потягиваясь. - А что это ты так рано? Вроде, еще не вечер, а в клубы нет смысла идти не раньше восьми, а то и десяти часов...
- Запомни, друг мой! Запомни на всю твою оставшуюся холостую жизнь! Если ты хочешь подцепить в клубе цыпочку поприличнее, поадекватнее и почище, идти следует часам к семи, а вот если вместо цыпочки ты жаждешь подцепить сифилис или что похуже, то можно и к десяти, конечно.
- Богатый личный опыт? - съязвил Максим, пытаясь найти одежду. Он совершенно точно помнил, что положил ее вечером на кресло. На то самое кресло, на котором нынче восседал Дантон и разлагольствовал о сифилисе, девушках и различных типах женского поведения.
- Так, мастер пик-апа, отдай мою одежду и помолчи хотя бы минуту!
- Какую одежду? - удивился Дантон, прерываясь на середине слова.
- Ту, на которой ты сидишь!
- А, прости, - Дантон встал и, потоптавшись на одном месте, двинулся на кухню. - Я ушел варить кофе, а ты приходи завтракать!
Через пол часа, когда кофе был сварен, а завтрак относительно готов, Максим все же решил повторить свой давешний вопрос.
- Так ты почему так рано? Если мы пойдем все равно часам к семи вечера, визит в девять утра выглядит слишком уж заранее.
- А чтобы ты не сбежал, - добродушно отозвался Дантон и улыбнулся. Пожалуй, улыбкой этот оскал назвал бы только самый заядлый оптимист, не особо знакомый с голодными акулами при виде свежего мяса.
Максим вздохнул, покосился на часы, на Дантона, снова на часы и, наконец, решительно достал ноутбук.
- Ты что, работать собрался? - удивился Дантон.
- Ну да, а что еще часов пять делать?
- Собираться, друг мой! Вот ты что собираешься надеть?
- Э... Джинсы.
- А они у тебя есть? - изумился Дантон.
- В шкафу, - буркнул Максим, уже вовсю строчивший что-то на ноутбуке.
Через час раскопок на всех полках и даже в корзине для грязного белья, Дантон торжественно заключил, что так он и думал, приличной клубной одежды у Робеспьера нет, а значит - магазины ждут их!
Максим вздрогнул, с ужасом посмотрел на Дантона и попытался слиться с обстановкой. Не удалось. Дантон решительно закрыл его ноутбук, выпроводил самого Максима в прихожую, заставил быстро собраться и через полчаса они уже ехали в сторону вокзала Сен-Лазар.
- Ну зачем мне еще что-то покупать, если я это все равно больше никогда не надену? Может, я лучше еще рубашку возьму? И пиджак...
- И рубашку возьмем, и пиджак, - пробормотал Дантон, думая явно о чем-то своем. - Так, выходим, налево, наверх и еще раз налево. Нет, даже не смотри в сторону Оперы!
Максим стоически терпел, мерил десятки разных маек, джинсов, кроссовок и пиджаков. Молча и как-то совершенно потерянно смотрел на Дантона, который, наконец-то, дорвался до своей стихии.
- Итак. Нам упакуйте, пожалуйста, вот эти и эти джинсы, эти кроссовки, вот эту, эту и еще вот эту майки и этот пиджак. Спасибо! Хорошего дня!
Довольный Дантон с охапкой пакетов бодро вытащил Максима из магазина и повел в сторону салона, делать прическу и приводить в порядок руки. Максим уже не сопротивлялся...
Когда все дела на сегодня были закончены, а Робеспьер окончательно потерялся в переулках, казалось бы, знакомого города, Дантон объявил, что они готовы вернуться к Максиму, чтобы тот переоделся в "нормальную одежду".
***
Клуб был откровенно гламурный: девочки на шпильках и в слишком коротких юбках явно хвастливо выставляли искусственные губы и длиннющие накладные ресницы, мальчики в обтягивающих брюках и с зализанными прическами неторопливо потягивали разноцветные коктейли... Максим неуютно повел плечами: он чувствовал себя здесь неуместно и глупо.
- Пошли к стойке, там самое место.
- Таким старичкам, как мы? - нервно хохотнул Робеспьер.
- Не комплексуй, сейчас еще народ подтянется, а эта школота разойдется по домам.
У стойки было свободно и необязательно было смотреть в зал, что Макса полностью устраивало. Он медленно потягивал какой-то коктейль, в голове с непривычки уже немного шумело, Дантон, едва просидев с ним пару минут, улетел на крыльях очередной любви к новой пассии и теперь флиртовал с ней где-то на другом конце зала.
- Вы позволите? - неожиданно спросили у Максима, но он решительно не хотел ни с кем общаться и потому сделал вид, что не услышал вопрос.
- У вас не занято? - чуть настойчивее повторили вопрос.
- Нет, - раздраженно буркнул Максим и тряхнул головой, отбрасывая с глаз мешавшую челку.
На соседний стул опустилось воистину дивное создание: коротенькое темно-красное платье, спокойного винного оттенка едва прикрывало идеальные бедра, длинные белые волосы были распущены, а косметики на лице практически не было. Так, слегка, что только подчеркивало природную красоту девушки.
Та, заметив, какое впечатление произвела, гордо улыбнулась и вздернула подбородок. Бармен без заказа подал ей какой-то светящийся зеленый коктейль: видимо, она была здесь частым гостем, и ее вкусы помнили хорошо.
- Мари, - улыбнулась девушка, хитро глядя на Максима. - А вас как зовут, о мой неприветливый сосед по стойке?
- Максим, - рассмеялся Робеспьер. - И я не неприветливый, просто... уставший. Неделя выдалась уж больно утомительной.
- Понимаю, - кивнула Мари. - Но для того и выходные, чтобы отдохнуть и уже с новыми силами взяться за работу в будни, не так ли?
- О да, - чуть нервно дернул уголком губ Максим, намечая улыбку. - Именно с этой целью мой друг и привел меня в этот бар...
- Ваш... друг? - осторожно уточнила Мари.
- Друг, - вздохнул Максим. - Привел и бросил, можно сказать, на произвол судьбы! А сам тут же испарился с очередной дамой сердца куда-то в сторону частных кабинок.
Мари рассмеялась.
- Ах вот оно что! Ну что ж... а хотите, на этот вечер я побуду вашей судьбой? Давайте представим, что ваш друг оставил вас здесь именно для того, чтобы я могла к вам подойти?
- Только на вечер? - уточнил Максим.
- Я не ищу неприятностей с долгими связями, - мягко сказала Мари.
- Отлично, мне как раз подходит. Тогда, леди, позвольте проводить вас в более уединенное место?
- О, сударь, вы так любезны! Но, право, не стоит...
- Я настаиваю!
- Ну раз вы так непреклонны...
Мари сделала какой-то неуловимый знак бармену и на лету подхватила брошенный им ключ.
- Позвольте, я покажу дорогу, - улыбнулась она, грациозно соскальзывая со стула и двигаясь к выходу.
Они вышли через неприметную дверь за стойкой и полутемными коридорами дошли до нескольких запертых дверей. Одну из них и открыла своим ключом Мари.
- Прошу. Здесь нас точно никто не побеспокоит.
- А вы, я смотрю, известный клиент в данном заведении...
Мари молча пожала плечами и притушила в комнате свет.
- Хотите вина? - галантно предложил Максим, заметив в углу столик с вином и фруктами.
- Не откажусь, - Мари улыбнулась и подняла бокал.
Через пятнадцать минут они уже увлеченно целовались, забыв об окружающем мире. Рубашка Максима первой полетела на пол, за ней последовала футболка, а вскоре и джинсы. Мари распустила завязки платья и чуть повела плечами. Платье красной шелковой лужицей легло у ног, обнажив идеальную грудь. Максим резко выдохнул, подхватил Мари на руки и в два шага оказался у небольшой, но удобной кровати.
- Подожди, - Мари, не особо смущаясь, потянулась за сумочкой, небрежно брошенной рядом и достала из нее презерватив. - Держи, пригодится.
Максим ухмыльнулся и повалил Мари на кровать. Вскоре ни у одного из них уже не осталось связных мыслей. Руки, губы, мягкие настойчивые ласки по всему телу, невыносимое, болезненное желание, стоны на двоих и, кажется, общее дыхание и единое, загнанно бьющееся сердце. Удар, удар, удар... На четвертом - резкий выдох и снова, по кругу, пока мир не взорвется миллиардом огней и не умрет на секунды, оставляя после себя лишь огонь и безумие в глазах напротив.
Мари тяжело дышала, прижавшись к Максиму, а тот обнимал и ее и все отчетливее понимал, что уже не сможет отпустить, несмотря на то что они оба не стремились к долгим отношениям.
- Ты прекрасен, - отдышавшись, усмехнулась Мари. - Сегодня у нас суббота? Хм... Что ты делаешь в среду вечером?
- Пожалуй, у меня пока нет планов, - улыбнулся Максим, судорожно думая, куда перенести встречу со вторым заместителем министра.
- Тогда до среды?
- До среды, - кивнул Максим, вставая и одеваясь.
В зале у стойки он наткнулся на Дантона. Тот выглядел достаточно озабоченным.
- Ты где был? Я тебе звонил, но ты не брал трубку.
- О, да? Прости, я был несколько... занят, - усмехнулся Максим.
- Занят? Один или...?
- С дамой!
- О, да я смотрю, ты нашел все же способ развлечься! - Дантон довольно хохотнул. - Рассказывай. Что за дама? Откуда?
- Понятия не имею. Зовут Мари. Похоже, она здесь частый клиент: ей дали ключ от одной из комнат там, - Максим махнул рукой за барную стойку.
- Вау! Ничего себе! А она хоть не?..
- Не. И я был осторожен.
- Ну и слава Богу. Слушай, а она мадам или мадемуазель? - заинтересованно спросил Дантон.
- Честно? Понятия не имею... Но мы договорились встретиться здесь в среду, так что, если хочешь - спрошу.
- Да мне-то что, смотри сам не попади в неприятности, связавшись с замужней дамой.
- Не попаду. Мы были осторожны, да и кольца я не заметил...
- Сам знаешь, что это не гарантия. Ты домой или остаешься?
- Домой, пожалуй. А ты?
- А я остаюсь еще немного... Рад, что ты все же расслабился, друг мой! Отсыпайся! До понедельника!
- Пока! - Максим пожал на прощание руку Дантона и вышел из клуба. Уже поймав такси и возвращаясь домой, он все же подумал: "А все-таки мадам или мадемуазель? Хотя какая, в общем-то, разница. Главное то, что нас обоих, кажется, тянет друг к другу. А с остальным - разберемся по ходу. Но кажется, я влюбился. Как говорится, с первого секса и на всю жизнь".
Глава 3. Наш мир, МариГлава 3. Наш мир, Мари
12 ноября 2012 года
«Я часто думаю о том, каким мог бы быть наш общий, один на двоих мир, Мари. Думаю, представляю, пытаюсь понять, что было бы и чего никогда бы не появилось в нашей жизни. Знаешь, я еще долго ходил в тот бар, ждал тебя. Весь месяц, каждые среду и субботу я приходил, заказывал коктейль и медленно пил в ожидании тебя. И каждый вечер возвращался домой разочарованным и озлобленным на весь этот мир, который так неожиданно укрыл тебя от меня.
Я пишу сейчас все это сюда, в дневник, а хочется подойти к тебе и сказать, что... А что я, собственно, могу тебе сказать? Что я на что-то надеялся? Что во что-то верил? Чего-то ждал? Ты сразу, с первых минут дала мне понять, что все это совершенно ненадолго, и у тебя нет желания заводить долгие отношения. Слово-то какое... старомодное. Отношения. Да, черт возьми, это были именно они: отношения! Те самые, которых мы оба старательно избегали! И я попался на твой крючок.
Я хочу забыть, Мари. Хочу не помнить, как сбегала по твоему виску солоноватая капелька пота, как нестерпимо пахли лаймом твои духи, как странно и горько ты улыбалась, стоило мне только упомянуть о чем-то, что выходило за пределы "безопасной зоны", негласно установившейся в наших разговорах. Хочется вернуть все "на круги своя": чтобы не болело сердце, не ломило виски и думалось только о работе. Там ведь снова бардак и неразбериха! Мне иногда кажется, что это все нужно только мне! А впрочем... Впрочем, черт с ним. Не хочу о работе. Впервые... Что же ты сделала со мной, Мари?»
13 ноября 2012 года
«Помнишь, в день нашей первой встречи я был угрюм и неразговорчив: отвернулся от людей, смотрел в бокал и совершенно не хотел находиться там, где я был. Но тут пришла ты... Ты перевернула мой мир, Мари. Сделала его нашим, общим.
Я помню каждую встречу! Помню, как в среду пришел в бар, заказал тот же коктейль и ждал тебя. Помню, как ты пришла и снова увела меня в ту комнату, за барной стойкой. Помню, как свет разбивался оконными витражами на сотни цветных бликов и рассеивался по комнате, мозаикой покрывая стены. Помнишь, ты смеялась тогда, слушая мои размышления о светопреломлении и влиянии его на политическую ситуацию различных стран мира? Ты смеялась, говорила, что я забавный, но с тех пор (я уверен, я видел!) у тебя в сумочке всегда была маленькая свечка. Ты ставила ее на стол и поджигала фитиль. Я еще шутил, что ты не нашла на сегодня того, кто подержал бы свечку, и потому всего лишь ставишь ее рядом с нами.
С того дня у меня дома всегда горит свеча на столе. Я жду тебя, Мари. Возможно, сам не осознавая всей силы своего желания вновь увидеть тебя, но я жду. И буду ждать столько, сколько понадобится.»
14 ноября 2012 года
«Я не знаю, зачем каждый день достаю эту тетрадь и пишу то, что у меня на уме. Совершенно не представляю. Возможно, чтобы через пару лет сжечь это как ненужный компромат. Возможно, чтобы в старости перечитывать то, что удастся спасти от огня, и вспоминать о тебе.
Знаешь, Мари, ты - мое не случившееся вдохновение. Загадка, на которую я до сих пор ищу ответ. Ты та, кто привнес в мою жизнь свет и смысл. Ну почему, господи, почему ты ушла? Скажи мне, что я сделал не так? Я... Не знаю. Возможно, я люблю тебя. Возможно, нет. "Возможно" стало самым употребляемым словом в моем лексиконе применительно к тебе. Я каждый день волнуюсь, что с тобой что-то случилось, но... Знаешь, я воспользовался служебным положением. Сделал то, чего не делал никогда, но я запросил все подходящие фото девушек, с которыми что-то произошло за ту неделю, что мы не виделись. Это страшно, родная моя. Я открывал каждый файл, внутренне содрогаясь, что сейчас увижу там твое обезображенное лицо и... жизнь закончится.
А еще, мне снятся сны. Те самые, в которых мы вместе. Ты, я, двое детей в саду... Мы бы жили не в Париже, конечно. Осень, желтые и красные листья, пахнет прелыми яблоками и барбекю. А мы с тобой сидим в гамаке, и мир вокруг попросту не существует.
Вот только проснувшись, я не нахожу тебя рядом, и это причиняет слишком сильную боль.»
16 ноября 2012 года
«Прости, что вчера не писал. Я настолько устал на работе, что, придя домой, попросту рухнул в кровать, не раздеваясь. А утром наспех принимал душ и гладил одежду. Зато я добился своего! Мой проект приняли! С правками, конечно, с изменениями, но приняли, Мари! Я... Наверное, я счастлив. Вот только почему-то все эмоции и чувства исчезли куда-то.
Дантон поздравил с победой и предложил отметить. Так что завтра мы с ним снова идем в тот самый бар, но я уже не надеюсь встретить там тебя.»
20 ноября 2012 года
«А знаешь, я уже даже почти привык к тому, что больно и невыносимо гадко на душе. Будто бы я предал самого себя, будто бы разорвал себя на две совершенно неравные части. Я ненавижу тебя, Мари. Ненавижу за то, что забрала у меня спокойствие, забрала уверенность, забрала фанатичную, сумасшедшую преданность работе. Теперь я работаю еще больше, но не потому, что хочу, а потому, что это помогает отвлечься и забыть о тебе. А я ведь... Я даже не знаю, кто ты. Понятия не имею, замужем ты или нет, есть ли у тебя дети, кто твои родители, сколько тебе лет и где ты живешь. Когда-то дед внушал мне, что это - основные сведения о человеке, которые я должен выяснить, прежде чем переступать границу приятельства в отношениях. Зато я знаю о тебе нечто несоизмеримо более важное. Я знаю, что ты любишь слушать Джеймса Блейка, знаю, что под его Ретроград ты дышишь чуточку свободнее. Я знаю ямочки на твоих щеках, которые появляются от улыбки, знаю о маленьких морщинках в самых уголках глаз, которые появляются на мгновение, когда ты смеешься. Знаю о том, что Life Round Here - это то, что дает тебе силы вставать по утрам.
Я ничего не знаю о тебе, Мари, но в то же время знаю слишком многое, чтобы просто забыть.
Я ненавижу себя за то, что не могу выбросить все это из головы. Ненавижу стопку виниловых альбомов Блейка в углу: в них нет смысла, ты все равно не придешь, а я не могу слушать его без тебя. Вчера я был в Лионе по делам и в шуме улиц, казалось, слышал Digital Lion. Я вижу некий отзвук, отпечаток тебя везде, повсюду, в каждом звуке, в каждом отражении. Мари, вернись ко мне. Прошу... Или прост убей. Я не могу так больше! Слышишь?! Я! НЕ! МОГУ!»
27 ноября 2012 года
«Я сожгу эту тетрадку к чертовой бабушке, Мари. Честно. Это - последняя запись. Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, куда деть себя, как заставить себя не думать, не рефлексировать, не представлять, как это: жить с тобой.
Сегодня я попросил Дантона попытаться выяснить о тебе все, что возможно. Это не быстро, но, знаешь, я думаю, что время лечит, и к тому моменту, как Дантон принесет мне хоть какие-то крохи информации о тебе, мне уже не будет так больно.
Я перестал ходить на воскресные мессы, Мари. Я не могу видеть витражи церквей и не вспоминать, как рассыпался цветным песком свет, проходя сквозь витраж нашего мира. Маленького отдельного мирка, начинающегося и заканчивающегося за неприметной дверью у барной стойки одного из сотен гламурных парижских клубов.
Я разрушил свой мир и теперь пытаюсь собрать его, режу ладони об острые осколки иллюзий, пачкаю кровью светлые мечты, сметаю, как ненужных сор, разбитые надежды. Мой мир невозможен без тебя, Мари. А твой? Я знаю, что твой мир одинок, иначе ты бы не искала встреч со мной. Скажи мне, Мари, будет ли у нас еще когда-нибудь свой, общий мир? Наш мир, Мари.»
28 ноября 2012 года
«Привет, Максим! Я пишу это, зная, что сожгу через пару минут после написания. Прошло уже столько времени, а я до сих по не могу забыть тебя. Знаешь, когда мы только встретились, я не осознавала, насколько ты можешь быть мне дорог. Я стала в несколько раз чаще ходить в чертов клуб, чтобы успевать делать свою работу, успевать выполнять все то великое множество поручений, что нужно было сделать. Обязательно нужно, чтобы осталось два свободных дня для тебя.
Ты никогда не спрашивал у меня, чем я живу, а я не лезла с расспросами к тебе. Мы оба сохраняли максимально безопасное расстояние, но… Когда я впервые поняла, что люблю тебя, это было так необычно, что я позволила себе неслыханную вольность: дать нам время. Еще совсем немного, самую капельку времени. Помнишь, когда мы с тобой ездили на побережье в одну из суббот? Я знала, что это наша последняя встреча, Максим. Я хотела запомнить тебя именно таким: светлым, спокойным, влюбленным. Я знаю, что ты увлекся мной, знаю, что влюбился. Но это все не так, это все не на самом деле. Ты ведь совершенно не знаешь меня! Я должна любить своего мужа. Луи, конечно, делал и то, за что его невозможно простить, но в то же время я уверена в нем: он любит меня больше жизни. И, если понадобится, он отдаст за меня жизнь. А ты? Ты нет, ты слишком рационален для таких решений, Максим. Ты не можешь меня любить… А мне запрещено любить тебя. Прости, но я уверена, что, расставшись со мной, ты вновь обретешь душевное равновесие, которое я нечаянно пошатнула. Прости меня. И пойми: я слишком сильно люблю тебя, чтобы позволить себе оставаться рядом.»
Глава 4. ЗабвениеГлава 4. Забвение
Работа занимала все время. Проекты, законы, одобрения, подтверждение назначений, приказы и распоряжения, все то, что по должности должен был делать, вообще-то, министр юстиции, но он давно отошел от дел, лишь пожиная плоды определенных привилегий и изредка лоббируя интересы тех, кто платил ему солидные деньги. Во всяком случае, Максим считал, что суммы были весьма внушительны: на скромное жалование нельзя построить такой особняк в пригороде.
Максим работал практически двадцать часов из двадцати четырех, приходя в министерство первым и уходя оттуда последним. Количество бумаг, которые проходили через его руки, стремительно приближалось к совершенно невообразимым цифрам, да и влияние его становилось все больше, хоть сам он этого и не замечал.
Дантон обеспокоенно качал головой, замечая и темные круги под глазами, и болезненно-бледную кожу, и прорывающийся иногда нервный тик... Демулен искренне радовался за школьного приятеля, хлопал по плечу, сопровождал на обед и всячески показывал окружающим, что они с Робеспьером заодно, что они друзья, что он, Камиль Демулен, имеет определенные знакомства в кругах "сильных мира сего". Различные эксклюзивные интервью как с Максимом, так и с министром выходили, в основном, тоже у Демулена.
Вскоре Максиму стали все чаще поступать предложения, от которых он отказывался, едва услышав суть: стойкая неприязнь к мошенничеству никуда не исчезла. К предложениям добавились угрозы, однако Максим, в шутку прозванный сослуживцами Неподкупным, лишь пожимал плечами и продолжать делать свою работу. Впрочем, не только свою...
Бешенный ритм продолжался ровно до тех пор, пока из родного Арраса Робеспьеру не пришло сообщение о смерти деда, растившего его после смерти матери и предательства отца.
Максим забрал накопившиеся отгулы, собрал минимум вещей в рюкзак и первым же поездом отбыл в Аррас.
Дома мало что изменилось за это время: те же узкие мощеные улочки, та же центральная площадь, те же привокзальные кафе... Те же церкви, возвышающиеся недалеко друг от друга. Тишина и спокойствие провинции затягивали в смутный, темный водоворот депрессии.
Максим гулял по известным с детства местам, заново узнавая дома и переулки, здоровался иногда с кем-то из старых знакомых, сидел в парке... Вот только выбраться из странной черноты не мог.
А однажды Максим и сам не заметил, как во время одной из своих прогулок вышел к старой, полуразрушенной церкви. Она была нетипична для Арраса, нетипична для католицизма, властвующего во Франции, возможно, это было что-то другое, что-то, оставшееся со времен войны. А может, эта религия существует и до сих пор, просто Максим не узнал ее?
На ржавой табличке у двери старинным готическим шрифтом было выдавлено "Церковь святого Витта".
Внутри было тихо. Не так, как тихо было в парке или же в лесу. В церкви стояла воистину мертвая тишина. Максим усмехнулся иронии фразы: мертвая тишина в давно мертвой церкви. Разбитые старые витражи пропускали солнечный свет, преломляя его и окрашивая в десятки цветов. Это было неожиданно больно: смотреть на разноцветные отсветы и вспоминать совершенно другие, но такие же яркие.
Разбитые витражи церкви святого Витта напоминали, скорее, осколки иллюзий, нежели стекла. Вот здесь мать никогда не дотянется до того, что осталось от ее сына. А здесь отец не примет во всепрощающие объятия заблудшую родную душу. Разбитые витражи церкви святого Витта уже никогда не станут целыми. Наверное, именно из-за этого молчаливого запустения Максиму и понравилось бывать здесь. Он стал приходить ежедневно, сидеть на скамье, думать, читать. Смотреть на осколки древних иллюзий и мечтать о том, что никогда не исполнится. В последний день перед возвращением в Париж Максим нервно ударил кулаком по одному из полуразрушенных окон, стеклом раня руку до крови.
Разбитые витражи церкви святого Витта навсегда сохранят в себе иллюзии молодого политика, вот только он сам предпочел бы, чтобы даже осколки стекла не помнили о них...
Возвращение в ставшую уже почти родной квартирку в пригороде Парижа Максим решил не афишировать, однако Дантон и так знал, когда вернется его друг, и решительно вытащил того из дома, заставил весь день гулять по городу, разговаривать, смотреть кино и вечером затащил к себе домой.
- А ведь я люблю ее, понимаешь? - тихо сказал Максим, глядя куда-то в пространство.
- Тебе так кажется. Ты просто не ожидал, что она исчезнет, вот и паришься. Забей на нее, - Дантон пил вино, незаметно подливал Робеспьеру и казался вполне довольным жизнью.
- А если нет? Что если это - на самом деле? - горько спросил Максим, залпом допивая вино в бокале.
Дантон неодобрительно покачал головой, забрал у него бокал и поставил на стол. Максим вздохнул и потер лицо ладонями.
- Знаешь, у тебя глаза, как у тяжело больной собаки. Банально, но мне хочется тебя или вылечить, или пристрелить, чтобы не мучился. Выбираю первый вариант. Как и всегда, впрочем, - усмехнулся Дантон.
Несколько секунд они просто молча смотрели друг на друга. Максим первым потянулся за поцелуем.
Дантон не отстранился. Наоборот, он прижался ближе и углубил поцелуй, постепенно подталкивая Максима к дивану.
В сторону полетела вызывающе яркая футболка Дантона с каким-то жизнерадостным призывом чаще и активнее любить людей, затрещала неизменная рубашка Робеспьера, мелким градом осыпались на пол и дробно застучали по паркету пуговицы.
Максим кусался и стонал, прижимался изо всех сил, старался как-то компенсировать хоть и небольшую, но заметную сейчас разницу в росте.
Он кое-как стащил свои брюки вместе с бельем, буквально сорвал с Дантона джинсы и прижался к нему всем телом, соприкасаясь коленями, своим неровным, рваным дыханием выводя на чужой коже неизвестные доселе иероглифы.
- Тшшш, не торопись, - тихо сказал Дантон. - Не будь мальчишкой, ей-богу.
Максим жалобно хныкнул и уткнутся носом ему в шею. Соприкосновение тел. Руки, губы, касания... Легкое дыхание на виске и неожиданно дернутая прядь на затылке. Откинутая голова. Доверчиво подставленная шея.
Дантон опустился на диван, усадив более легкого Максима к себе на колени. Он аккуратно вылизывал влажную дорожку от уха и ниже, прикусывая кожу на ключицах и вокруг сосков.
- Наклонись ко мне, - Дантон говорил тихо, но так, что не послушаться невозможно.
Поцелуй по вкусу был похож на то самое вино, которое они только что пили. Тонкой нотой в него влился вкус губ Дантона: вишня и шоколад.
Тихо, осторожно, Дантон обвел кончиком языка контур губ Максима, легко протолкнутся внутрь и коснулся зубов, сжатых в стремлении не стонать слишком громко.
- Привстань, - скомандовал он, и Максим встал на колени, упираясь членом в грудь партнера, который медленно и осторожно пальцами растягивал его.
В какой-то момент Робеспьер вскрикнул и расслабился в руках Дантона. Он был все еще возбужден, но уже не зажат так, как в начале вечера. Лекарство работало, все еще работало безотказно.
Максим провел кончиками пальцев по щеке Дантона, проследил линию скулы, чуть нажал на губы, а тот, положив руки ему на ягодицы, заставил придвинуться еще ближе, невозможно близко и горячо.
Робеспьер застонал, едва заметно двигаясь и трясь о Дантона. Он хотел большего. Ему было достаточно просто скользнуть вниз, чтобы тот мог войти в него, но руки, все еще лежавшие на ягодицах, не дали этого сделать.
- Подожди, не так быстро. Тебе же будет больно. Мы давно не...
- Пусть. Хочу тебя. Сейчас.
- Кажется, в прошлый раз это называлось "дружеский секс" и было "точно в последний раз", - ухмыльнулся Дантон. - Смотри мне в глаза, - буквально приказал он, пристально вглядываясь в уже слегка исказившиеся от боли и желания черты Максима. Медленно, миллиметр за миллиметром он позволял партнеру опускаться на него, постепенно проникая все глубже. Так же медленно он приподнял Максима, делая первые, размеренные движения в нем.
Постепенно они становились быстрее, резче, агрессивнее, и два стона сливались в один.
Дантон двигался, хрипло вскрикивая на выдохе, Максим стонал, отзываясь на каждое движение. Когда боль и наслаждение стали нестерпимы, он протяжно застонал, кусая Дантона в плечо и изливаясь ему на живот. Дантон, перестав сдерживаться, сделал еще несколько резких движений и расслабленно застонал.
Время шло...
- Я не хочу вставать и куда-то идти, - сонно сказал Максим, с трудом слезая с колен Дантона.
- Значит, не пойдем, - зевнул тот и, бесцеремонно подвинув Робеспьера, улегся рядом. - Доброй ночи, Максим.
- Ночи.